Французы! Голосуйте 'за'!

Из страха французы могут сказать Евроконституции 'нет'. Но ради нас и самих себя они должны ее поддержать

'Французы! Француженки! Говорит Лондон. . .' [Автор цитирует слова, которыми начинались радиопередачи ВВС на Францию в годы второй мировой войны - прим. перев.] В последний раз, когда вся Европа с таким же вниманием и трепетом следила за происходящим во Франции, стоял май 1940 г. Тогда, 65 лет назад, от французов зависело будущее Европы, охваченной войной. Теперь речь идет о мирном будущем Европы.

Сегодня британцы испытывают в этой связи смешанные чувства. В 1940 г. их объединяла страстная надежда на то, что французы скажут твердое 'нет' нацистским захватчикам. Во главе страны стоял Уинстон Черчилль - убежденный франкофил, восхищавшейся доблестью французской армии. В 2005 г. чуть больше половины британцев лелеют определенную надежду на то, что французы скажут 'нет' европейскому конституционному договору.

Просвещенное же меньшинство страстно надеется, что они скажут 'да'. Вместо Черчилля у руля стоит Тони Блэр, отнюдь не уверенный, какой исход будет лучше для него самого. В тактическом плане, 'нет' французов избавит его от необходимости вести ожесточенные баталии при подготовке аналогичного референдума в Британии. В стратегическом же плане ему необходим положительный результат французского референдума: только тогда у него появится шанс добиться своей исторической цели - прочно привязать Британию к объединенной Европе и Соединенным Штатам одновременно - до того, как ему придется уступить место Гордону Брауну [Gordon Brown - 'второй человек' в Лейбористской партии, наиболее вероятный преемник Блэра - прим. перев.].

По всей Европе поднимается волна бешеного сопротивления конституции - но причины этого в разных странах диаметрально противоположны. Скажем, аргументы ее датских противников, стремящихся защитить щедрые социальные льготы в своем государстве 'всеобщего благосостояния', сильно отличаются от аргументов польских оппонентов конституции. Даже во Франции в противостоянии договору объединились абсолютно непримиримые силы. Что может быть парадоксальнее таких единомышленников как Жан-Мари Ле Пен (Jean-Marie Le Pen) и французские коммунисты? На прошлой неделе я провел несколько дней во Франции, и увидел страну, охваченную страхом. Страхом перед неизвестностью. Страхом перед чужаками. Страхом перемен. Страхом, что пресловутый 'поляк-сантехник' отнимет у вас работу, что в расширенном ЕС Париж уже не будет 'стоять у руля', страхом перед гегемонией 'англо-саксонского либерализма' в завтрашнем мире. Но страх - плохой советчик.

Французы! Француженки! Куда подевалась ваша уверенность в себе? Неужели вы не понимаете, что Франция остается одной из самых богатых, талантливых, привлекательных стран мира, у которой есть не только славное прошлое, но, вполне возможно, и великое будущее?

Разительнее всего отличаются друг от друга аргументы французских и британских противников конституции. Во всем, кроме стремления сохранить национальный суверенитет, их можно назвать диаметрально противоположными. Для британцев конституционный договор означает сверхцентрализацию в интересах общеевропейской сверхдержавы, сверхрегулирование в интересах 'социальной Европы': дирижистской, этатистской, одним словом - устроенной по французскому образцу. Французские противники конституции, напротив, считают, что она поведет Европу по опасному пути неолиберализма, дерегулирования, замены 'социального государства' англо-американской моделью рыночного капитализма - вкратце этот путь можно определить как 'британский'.

Положительный результат голосования, отметил недавно на страницах 'Le Monde' авторитетный обозреватель Андре Фонтэн (Andre Fontaine), приведет к укреплению 'Европы Тони Блэра'. Как, наверно, мечтает британский премьер прочесть нечто подобное в английской газете!

Пожалуй, единственный способ убедить и французов, и британцев проголосовать за конституцию - это организовать взаимный обмен критиками договора. Аргументы французов против конституции помогут убедить британцев в том, что это стоящая затея, и наоборот. (Кроме того, подобный 'обмен людьми' через Ла-Манш улучшит плачевное финансовое положение Евротуннеля и поезда 'Eurostar' - этих символичных, но не слишком удачных с экономической точки зрения англо-французских проектов).

Как могут два народа настолько по-разному относиться к одному и тому же вопросу? Что ж, отчасти это связано с тем, что британцы и французы вообще смотрят на вещи по-разному. Они воспитывались на двух противоположных вариантах идей Просвещения, а потому и 'угол зрения' у каждого народа свой. Если же говорить серьезно, то этот, казалось бы, парадоксальный феномен вызван тем, что конституционный договор - результат трудного компромисса между различными государствами - содержит важные элементы обеих моделей. И это правильно.

По крайней мере один из вопросов, вызывающих особые нарекания у французских критиков конституции как проявление британского или 'англосаксонского' подхода, имеет жизненное значение для будущего Франции. Аналогичным образом, как минимум один из вопросов, вызывающих особое негодование у британских критиков договора как типичное проявление французского подхода, имеет столь же важное значение для будущего Британии. Каждый, кому известно о высоком уровне структурной безработицы во французской экономике, согласится с тем, что рынок рабочей силы в стране нуждается в существенном дерегулировании и либерализации по британскому образцу. С другой стороны, один из уроков иракского кризиса, несомненно, заключается в том, что в эпоху после окончания Холодной войны Британия в одиночку уже не в состоянии существенно влиять на политику США. Для этого необходим 'согласованный нажим' всего Европейского Союза.

Самостоятельно же ни одна из двух бывших мировых держав Европы - Франция и Британия - не сможет добиться многого.

Будем откровенны: предлагаемый нам конституционный договор - весьма путаный, и отнюдь не вдохновляющий документ. В нем нет ни простоты, ни элегантности формулировок, ни основополагающей упорядоченности - черт, которые должны отличать настоящую конституцию. По сути - это и не конституция вовсе, а именно договор. Решение включить в документ, с которым должен ознакомиться каждый избиратель, столько детальных юридических и административных положений, было явно ошибочным. Даже главный архитектор и автор конституции Валери Жискар д'Эстэн (Valery Giscard d'Estaing) признал в интервью журналу 'Time', что ее текст - 'лучшее средство от бессонницы, чем большинство лекарств, что продаются в аптеках'. И возвышенная проза преамбулы, которую он написал сам, здесь не помогает!

Но другого договора у нас нет. При всех недостатках он позволяет 'Европе двадцати пяти' не забудем, что вскоре число участников Евросоюза возрастет еще больше) функционировать эффективнее и выступать с единых позиций - или, как минимум, с лучше согласованной позицией - на мировой арене. А обе эти задачи весьма актуальны.

Вы можете сказать: сравнением с майскими событиями шестидесятипятилетней давности я излишне драматизирую последствия нового 'странного поражения' Франции. Конечно, вы правы. Но противоположное мнение, по принципу 'ничего страшного', которое высказывается в некоторых кругах - о том, что после такой подножки Европа встанет, отряхнется, и примет пакет минимальных институциональных реформ, которого и будет вполне достаточно - представляется мне проявлением опасного благодушия. Прочного компромисса между 25 государствами достичь непросто. Да и настроения, господствующие сегодня в Европе, не назовешь компромиссными: об этом свидетельствуют ожесточенные споры на переговорах о будущем бюджете ЕС. Кроме того, мы потеряем время, а времени у нас нет: новые великие державы Азии, прежде всего Китай и Индия, уже дышат нам в затылок, а гипердержава - Америка - не сталкиваясь с согласованной реакцией Европы, может вновь поддаться соблазну и начать действовать в одиночку. Все предыдущие попытки объединения Европы провалились. Где гарантия, что нынешняя будет удачнее?

На прошлой неделе, на митинге европейских социалистов в поддержку Евроконституции в парижском 'Зимнем цирке', я слышал воодушевляющую речь Кармен Гонсалес (Carmen Gonzalez), жены бывшего испанского премьера Фелипе Гонсалеса (Felipe Gonzalez). Ее главная мысль была проста: слишком часто левые совершали трагическую ошибку - жертвовали хорошим ради лучшего. Однако лучшее - враг хорошего. Предлагаемый нам договор - конечно, далек от идеала, но это то хорошее, что у нас уже есть. Если мы им пожертвуем, остальной мир - от Пекина до Вашингтона - сочтет, что мы просто валяем дурака.

Французы! Француженки! Мужайтесь! Европа ждет, что Франция выполнит свой долг [Автор перефразирует обращение Нельсона к морякам перед началом Трафальгарского сражения: 'Англия ждет, что каждый из нас выполнит свой долг' - прим. перев.]. Мы просим вас в воскресение проголосовать 'за', несмотря ни на что.

Тимоти Гартон Эш ("The Guardian", Великобритания)