Контроль. Глава 1

Первая глава трилогии про девочку Настеньку Стрелецкой и ее службе в сталинской разведке. В настоящий момент в печати вышли только две книги ? «Контроль» и «Выбор». По непроверенным слухам, Суворов пишет о легендарной Эвите Перон, в которую превратилась Настенька. На многих фотографиях Эвита действительно похожа на русскую. На фотографии ? Эвита Перон приветствует народные массы с балкона, Буэнос-Айрес, 1950 год. А вот как все начиналось:

Началось все с того, что построил инструктор Скворцов парашютную команду и

сказал: "Здрассте".

     - Здрассте! - девоньки хором.

     - Умеет ли кто танцевать?

     - Гу, - девоньки весело.

     - Все танцевать умеют?

     - Гу, - ответили девоньки. Без перевода ясно: как не уметь!

     - Ладно, - инструктор Скворцов говорит. -

Кто танцевать умеет, три шага вперед... Шагом.. Арш!

Дрогнул строй девичий и отрубил три шага вперед.

Одна Настя на месте осталась.

Смерил взглядом строй инструктор Скворцов:

     - Мне столько не надо. Мне одна только нужна

Ладно. Кто умеет хорошо танцевать... - Скворцов сказал с упором на слове

"хорошо". - Три шага вперед... Шагом... Арш!

Снова весь строй три шага вперед отрубил.

Одна Настя на месте так и осталась.

     - Ладно, девоньки. Мне нужна та, которая очень хорошо танцует. - На этот раз

упор на слово "очень". - Три шага вперед... Шагом... Арш.

Еще три шага строй отрубил и замер.

А Настя одна на прежнем месте.

Тогда инструктор Скворцов к ней подошел.

     - Анастасия, ты что ж это танцевать не умеешь?

     - Не умею

     - Врешь.

     - Вру.

     - Врешь? А почему?

     - Не хочу танцевать.

     - А танцевать не требуется.

Обошел инструктор Скворцов ее вокруг, оглядел.

     - Я же не сказал, что танцевать надо. Танцовщиц у меня полная Москва. Мне

девочка нужна с координацией, с гибкостью, с быстротой движений, с точностью.

Давай так, ты нам только покажешь...

     - Зареклась...

     - А это танцем считаться не будет. Демонстрация способностей.

     - Тогда пожалуйста. Только я без музыки не демонстрирую.

     - Есть музыка.

Водрузил инструктор Скворцов на табуретку патефон, накрутил ручку как

полагается, поднял головку блестящую... Среди девчонок ропот: да вы на меня

только посмотрите! Да я вам и без музыки!

Поставил инструктор Скворцов головку на пластинку, порычал патефон, похрипел,

вроде великий певец перед исполнением, и ударили вдруг в его патефонном нутре

барабаны, взвыли саксофоны, заорали трубы: трам-пам-пам-пам, трам-пам-пам-пам,

пра-па, бу-бу-бу-бу-бу!!!

С первыми звуками замерла Настя, вытянулась вдохновением переполненная, вроде

электрический заряд по ней плавно прошел, вроде искры с пальцев посыпались

голубые.

И пошла.

И пошла.

     - Эге, - девоньки сказали. - Эге.

Стоят вокруг, смотрят. А некоторые и смотреть не стали. На укладку парашютов

пошли.

А Настя Жар-птица чертиком заводным ритм негритянский выплясывает. И по телу

ее вроде волна вверх-вниз ходит, вроде ни костей в ней, ни суставов. Как змея

под дудочку. Танцует так, что с места не сходит. Но ведь и змеи на хвосте

танцуют, с места не сходя. При умении сцена вовсе не требуется. Умеющему и зал

танцевальный не нужен. При умении можно и на месте танцевать. На собственном

хвосте.

Где-нибудь в Калькутте или в Мадрасе оценили бы. И в Чикаго оценили бы.

Правда, и в Москве оценили.

     - Ну, девоньки, кто кроме Настасьи талант продемонстрировать желает?

Никто не желает: прыжки сегодня, энергию экономить надо, не до танцев.

Смеется инструктор Скворцов. И Насте на ушко:

     - Молодец. Ай, молодец. Я тебя за три парашюта продам.

Вечерами у Насти работа. Завод "Серп и молот". Литейный цех. Подметальное

дело. Семь часов в день. В соответствии со сталинской конституцией. А

парашютная секция по утрам.

     - Многие думают, что главное в парашютном деле - укладка, прыжки, приземление.

Чепуха. Этому, девоньки, не верьте. Дураки думают, что приземлился и делу

конец. Нет, куколки мои тряпочные, после приземления самое главное только и

начинается. Надо парашют спрятать и с места приземления уйти. Поэтому каждый

день я вас на полный марафон гонять буду. Уходя от преследования, надо уметь

переплыть реку. Поэтому каждый день помимо марафона мы будем плавать километр.

Бассейна у нас нет, но он нам не нужен. Москва-река - наш бассейн.

     - А зимой?

     - Зимой у Серебряного бора нам ледокол дорожку ломать будет.

Отгремела смена вечерняя. Затих цех. И раздевалки затихли. Никого. Бесконечные

ряды шкафов железных. На каждом шкафу замок. Все замки - разные. Если бы

нашелся какой коллекционер, то - раздолье ему, сразу бы в раздевалке одного

только цеха полную коллекцию замков собрал всех времен и всех народов.

Осторожно Настя в свой шкаф железный - юрк.

Как мышка незаметная. Только щелочку надо оставить. Потому как снаружи ручка

есть, а изнутри не предусмотрена. Щелкнет замок, как потом из этой мышеловки

выбраться? Тот, кто шкафы для раздевалок делал, никак предположить не мог, что

шкаф спальней кому-то служить будет. Домом родным.

Прижалась Настя спиной к железной стенке, обняла колени руками. Голову на

колени - и спит. Жаль, затекают ноги быстро. Жаль, не вытянуть их. Жаль,

ночами холодно. Жаль, что халаты промасленные не греют и голова от их запаха

болит. Только пустяки все это. После марафона, после плавания километрового,

после парашютной тренировки (а для умеющих хорошо танцевать - еще и стрельба,

и самбо, и ориентирование на местности), после вечерней смены спится хорошо

даже в железном шкафу раздевалки литейного цеха завода "Серп и молот".

Строг инструктор Скворцов:

     - Значит, так. Сейчас у нас сентябрь. Объявляю купальный сезон. Любое занятие

будем начинать с купания. Один час. И так будем продолжать. Весь год. В Москве

холодно не бывает. Редко-редко до минус тридцати доходит. Это у нас в Сибири

холодно. А тут тепло. Всегда. Но и у нас, в Сибири, вода холодной не бывает.

Никогда. Если вода холодная, то она твердеет и превращается в лед. Но в любом

льду всегда можно прорубить прорубь. В проруби вода всегда теплая. Пока не

затвердеет. Но мы новую прорубь к тому времени прорубим.

И еще. Запрещаю воду ногой трогать. Запрещаю рукой. Незачем ее трогать.

Температуру воды на глаз видно. В лед не превратилась - значит теплая. В воду

входить быстро. От, этого решительность вырабатывается. В воду входить так,

как входит парашютист в пустоту. Все ясно?

     - Все.

     - Тогда одна минута на раздевание... пошла. А с завтрашнего дня раздеваться

будем быстро.

Почему Настя в шкафу спит? Потому, что больше негде. Совсем недавно жила она в

большой квартире. В очень большой. Но осталась одна Настя на всю квартиру. На

всю Москву. На всю Россию. Квартира гулкая. Москва гулкая. Отдаются шаги в

квартире. Отдаются шаги на Москве: ходят темными ночами темные люди. Стучат в

двери. Вы арестованы! Вы арестованы! Вы арестованы! Вы арестованы!

Затаилась Москва. Притихла. Мертвой прикидывается. Ведет себя Москва точно

так, как город Конотоп. Когда шпана по улицам песни орет.

В те странные ночи ходила Настя из комнаты в комнату. В каждой - все четыре

стены книгами заставлены. Под потолки. А потолки раньше вон какой высоты

делали. Все бы хорошо но на двери входной Моссовет резолюцию кнопочкой

приколол: "Освободить до 13.7.1936". Резолюция в полном порядке: печать с

колосьями, с серпом и молотом и подпись крюком.

Куда книги девать? И вообще, что делать? Отец, красный командир, врагом

оказался. Не побоялся с самим Тухачевским спорить. А кто спорит с Тухачевским

     - тот враг. И мать врагом оказалась. Враг без права переписки. А

дед-белогвардеец всегда врагом этой власти был. Дед где-то в маленьком

украинском городишке прошлое свое таит. К деду можно было иногда, тихонько, на

недельку. Теперь нельзя. Путь заказан.

Много друзей было у Насти в Москве. Только после ареста отца и матери как-то

дружба разладилась, а новая складываться перестала.

До 13 июля неделя оставалась, и потому сидела Настя днями и ночами, книги

листала. Читала она медленно. Быстро читать ее учили, но она этому

противилась. Тот, кто быстро читает, тот не водит глазами по строчкам, а ведет

глазами по одной линии сверху вниз. Девять секунд страница.

Так читать Настя не хотела. У нее - свой стиль. Никак ей нельзя было

объяснить, зачем по странице надо глазами сверху вниз скользить. Она вообще не

понимала, почему надо читать одну страницу, а потом другую. Развернутая книга

     - две страницы. Поэтому она всегда читала обе страницы разом, не скользя

взглядом ни по строкам, ни сверху вниз, а накрывая сразу обе страницы одним

взглядом. И взгляд задерживала. Нормальному человеку на две страницы требуется

восемнадцать секунд, ей - целая минута.

Но в медленном чтении есть и преимущества. Восемнадцать секунд - чтение

поверхностное. Текст запоминается, но только если он понятен и интересен

читающему. Если же на две страницы тратить по целой минуте, то тогда

усваивается и полностью запоминается любой текст независимо от того, понятен

он или нет, интересен или не очень. Потом при желании любой однажды

прочитанный текст можно воспроизвести в памяти.

Любая человеческая голова способна удержать полное содержание любой библиотеки

мира, сколько бы миллионов томов в ней ни содержалось. Настя никогда не имела

намерения запомнить содержание всех книг какой-нибудь библиотеки. Читала то,

что под руку попадалось. А что читала, запоминала. Имея прочитанные книги в

памяти, в любой момент могла мысленно открыть любую книгу на любом месте и

перечитывать. И замечали странности за нею. То плачет без причины, то смеется.

А это она про себя то Гоголя читала, то Лермонтова, а то Гашека.

А тогда в пустой гулкой комнате решила проверить, как запомнила Полевой устав

ПУ-36. Книжонка махонькая совсем. 215 страниц. 385 статей. Кроме статей,

запомнила Настя и то, что к уставу вроде и не относится: "Текст отпечатан на

бумаге Камского бумкомбината, отпечатано в 1-й типографии Государственного

военного издательства НКО СССР, Москва, ул. Скворцова-Степанова, З".

Люди, которые читают быстро, чтобы наизусть запомнить книжку в 200-300

страниц, должны прочитать ее дважды. Некоторым требуется прочитать книгу

трижды. А Настя запоминала все прочитанное с первого раза. Так что время,

потраченное на медленное чтение, окупается. Может Настя весь ПУ-36 от начала

до конца рассказать. Не своими словами, а именно теми, которыми устав написан.

Может отдельные статьи вразброс цитировать. Только номер назовите. Статья

128-я: "... Искусство составления приказа требует умения выразить выпукло и

категорически идею боя..." Есть статьи в уставе коротенько совсем, как 280-я.

Три строчки. А есть длинные, как 308-я и 309-я. Почти по целой странице. Но ей

все равно, как цитировать. Может - по статьям, может - по страницам. Страница

часто на полуслове начинается. На полуслове и кончается. Вот Настя начинает с

полуслова. Можно ее к по строчкам проверять. Всего в книге 6544 строки.

Например, пятая строчка на 139-й странице звучит так: "наводка с 800 м. Если

она этим требованиям не удовлетворяет, батарея по тревоге.

Проверила себя. Сама себя похвалила: Ай да Настенька!

Только к чему все это теперь?

Книги, книги, Куда книги девать?

И решила Настя книги бросить в квартире. Те, которые любила и читала, она все

равно помнит. А те, которые не любила и не читала, зачем они ей?

Ушла из квартиры. Ушла из школы. Теперь в шкафу живет. Без книг. Мастер

Никанор замечает, что Настя вечерами в раздевалке прячется. Непорядок это.

Вдруг она - диверсант Вражеский? Вдруг она, одна оставаясь, оборудование

портит? Но добр мастер Никанор. Не гонит на улицу. Знает, что нет у Насти дома

нигде, кроме как в железном шкафу...

Разве нельзя в Москве найти места более подходящего, чем шкаф в раздевалке

литейного цеха завода "Серп и молот"?

Можно найти такое место. Но, оставшись одна

на весь мир, решила Настя начинать жизнь с начала.

И начинать с главного. Что у нас главное? Главное - пролетарское

происхождение. Где взять пролетарское происхождение? Все в роду ее до

двенадцатого колена - народ служивый, стрельцы да пушкари, уланы да гусары,

драгуны и даже один кавалергард был. Оттого фамилия такая - Стрелецкая. В роду

ее те, кто у трона стоял, кто трон хранил, живота не жалея, кто не раз тот

трон тряс, как грушу трясут, посмеиваясь. В роду ее те, кому цари не гнушались

собственноручно головы рубить. В роду ее те, кого в Сибирь в кандалах гнали,

за окаянство. В роду ее те, кто из Сибири в лаптях приходил в столицы

белокаменные и лапой мужичьей брал династию за белу грудь, как женщину. В роду

ее те, кто в одну ночь пропивал полцарства, а еще полцарства другу дарил. На

память. В роду ее те, кто уходил на край земли грехи великие замаливать. В

роду ее те, кто с великой войны пришел с офицерским Георгием на шее. В роду ее

и те, кто, хряснув - шапкой об пол, пошел к красным в услужение, лил за них

кровь, дошел до больших ромбов в петлицах и сгинул на... Соловках, где

прародители непокорные грехи замаливали.

А пролетариев в роду не было.

Признав этот факт, можно дальше было идти двумя путями. Путь первый:

пролетарское происхождение себе приписать. Путь второй: открыто во всех

анкетах писать: "из дворян". Ив пролетариат записаться. Начать пролетарскую

династию с ноля. С себя: Настя Жар-птица - пролетарий в исходном поколении,

Сидит Настя-пролетарочка в железном шкафу.

Два марафона сегодня прошла, полтора километра кролем, два часа на ковре

чучело шестидесятикилограммовое через себя кидала и два часа парашюты

укладывала. И семь часов с метлой в литейном цехе. По расчету, должна она

уснуть сразу. Но не спится. Может, сменить судьбу? Может, и без пролетарского

шкафа прожить можно?

Ходят по Москве урки. К ним у Насти интерес нездоровый. Гордые люди. Давят их.

Гнут. Кого согнуть не умеют - стреляют. Но не переводятся урки на Москве. К

ним, может? Ее-то не согнут. Ее только застрелить можно. Так это пусть. Только

у блатных все хорошо. Но женщина ими командовать не может. Так это или не так,

Настя не знает. Но слышала такое. Насте это никак не подходит. Ей бы

командовать. Если бы родилась Настя во времена Елизаветы или Екатерины, трон

бы взяла. Или погибла бы в бастионе Петропавловской крепости, как княжна

Тараканова.

Если нельзя женщине у блатных мечтать о великом будущем, то к блатным она не

пойдет.

Есть еще сословие на Москве. Процветающее. Продавцы, официанты, все, кто

вокруг торговли и распределения. Сытно живут. Хорошая работа.

Есть и еще одно сословие на Москве - писатели, артисты. Но и их ломают и гнут.

Кого не согнут, тех стреляют. А кто стреляет? Вот попасть бы в ряды тех, кто

всех гнет и ломает. Только ведь и их кто-то ломает и гнет. И стреляет. Потому

Настя в пролетариат пошла. Пролетариат - гегемон.

Пошла бы Настя подручным литейщика - не взяли. Не бабье дело, говорят.

И снова отгремела вторая смена. Рванул рабочий класс за ворота заводские.

Всегда так: первые через проходную вырываются, как поток плотину прорвавший,

потом поток слабеет, слабеет, потом тоненьким ручейком струится. А потом уже

по одному - капельками. Самые последние долго еще тянутся. В раздевалке еще

час последние переругиваются.

Утихло все. Настя - в свой шкаф, И тут же, дверку растворив, мастер Никанор:

     - Тут же тебе ноги не разогнуть. Иди сюда.

     - Куда?

     - Сюда, сюда. У меня же в кабинке и матрас сесть, и укрыться есть чем. Там и

спи каждую ночь.

И прижимает ее всю, и охватывает. Жаром дышит водкой с чесноком.

     - Нет, - Настя ему. - Спасибо, Никанор Иваныч, я уж у себя.

А у Никанора глаза жеребячьей кровью налиты, дышит печью огнедышащей. Вцепился

ей в плечи лапами. Не отпустит. Злость аж капельками с зубов каплет. Такому не

откажи. Растерзает.

Чуть расслабила Настя плечи свои, и Никанор совсем навалился. Тут она его

легонько правым коленом и двинула. Согнулся Никанор, Настю отпустил, руки туда

прижал, где ноги сходятся. А это лот самый момент, о котором каждый самбист

мечтает. Сцепила Настя обе кисти замком в один кулак, вознесла его выше и

врубила мастеру своему по загривку. Охнул Никанор, на оба колена пал. Это

совсем хорошая ситуация. Знает Настя, что бить его надо, пока на коленях. Не

дать вскочить ему. А то лопатой зашибет, никакое самбо не поможет. Потому -

удар еще один и по тому же месту. По загривку. Но теперь уже ногой: правое

колено к подбородку и разгиб резко вниз. Ребром ступни по шее. Охнул Никанор.

Тут бы ему и объяснить, что, мол, промашка вышла и не хотел он ее обидеть. И

уж рот открыл, а она ему ногой в дых так двинула, что булькнуло-чавкнуло в

Никаноре, и все слова разом забылись, а если бы и вспомнились, так не

продохнуть, не то что слово вымолвить. А она его пяткой сверху вниз по печени

или еще по какой-то внутренности чувствительной так двинула, что пошли круги

зеленовато-фиолетовые. И уж ботинки обувает. Обула. Теперь тот же прием, но

только ногой, обутой в большой несгибаемый пролетарский ботинок, - по

внутренности чувствительной. Сообразил мастер Никанор, что не зря товарищ

Сталин миллион парашютистов готовит. Не потехи ради. Не просто они там в своих

кружках с парашютами сигают, но и...

Следующий удар ботинком был в левый глаз. Вроде солнце в глазу взорвалось на

триллион искр. Тут же и в зубы мастер Никанор получил. Тем же ботинком. Нет,

так дело не пойдет! Спокон веку на Руси закон благородства: лежачего не бьют.

Коммунисты проклятые нравственность молодежную испохабили. Ишь, над лежачим

измывается. Погоди! Правой лапой махнул Никанор, чтоб за ногу Настю захватить

да дернуть. Но не знал Никанор-мастер, что в парашютных кружках особо хорошие

танцоры и танцовщицы ценятся. Не знал, что хорошо танцующих особо отбирают и

особо готовят. Кто хорошо танцевать умеет, у того тело гибкое, мускулатура

упругая, у того реакция волчья и координация движений кошачья. У того

выносливость верблюжья. Из того самбисты получаются. Увернулась Настя от лапы

никаноровой, по полу гребущей, и прием повторила: правое колено высоко вверх,

к самому лицу, и разгиб прямо резко вниз. По пальцам. Чтоб граблями не махал.

Взвыл Никанор. От боли взвыл. От жалости к себе. А она ему по коленной

чашечке: если погонится, так чтоб далеко не гнался. Поднимается Никанор.

Большой и страшный. Разорвет Настеньку. Страшно ей. И весело. Как инструктор

Скворцов учил, за кисть Никанора, за правую, да кисть - на изломчик. И через

себя его. Мордой об шкаф железный. Грохнул шкаф, загудел. Понимает Настя, что

велика Россия, а отступать ей некуда. Потому держит Настя оборону, как Полевой

устав требует: нанося короткие внезапные контрудары. Завершающий - по

позвонку. Нейтрализующий. Длительно нейтрализующий. На много часов.

На заре нового радостного дня пошел Никанормастер к себе в будочку. Там у него

и матрас есть. И укрыться чем. Пошел на четвереньках. Или как у нас это точнее

выражают: на карачках. И зарекся парашютисток не трогать. Да и что

удовольствия от такой: ни сисек, ни жирности. Ему собственно от нее ничего и

не надо было. Подумаешь. Не хочешь, не надо. Кому она такая нужна. Да у

Никанора таких - полный цех. Только свистни...

Заходите, товарищ Холованов. Чудо покажу.

Заходит товарищ Холованов в темноту балконную. Сапоги товарища Холованова так

сверкают, что тьма по углам рассеялась. Раньше певчие тут на балконе пели.

Теперь балкон служит складом спортинвентаря. И с балкона, с высоты, вся

церковная внутренность видна. Ковер спортивный посредине, и тренирует

инструктор девчонок. Хорошо церкви под спортзалы подходят. Своды высокие,

хорошо дышится.

     - Любуйтесь.

Любуется товарищ Холованов. Есть чем любоваться. На ковре девчонки бросают

друг друга. И инструктор их бросает. И они инструктора.

     - Вот на ту беленькую смотрите.

     - Так я ж на нее и смотрю.

     - Чувствуете разницу с остальными?

     - Чувствую.

     - В любой борьбе, в классической и в вольной, у нас в самбо, у японцев в

дзюдо, в любых национальных единоборствах различают захват и бросок - это два

основополагающих элемента. Захватил - бросил. И этим многие мастера грешат:

захватил и топчется, примеряется, приноравливается, а уж потом бросает. А у

нее захват от броска неотделим. У нее захват и бросок вместе слиты. В одно

касание. В принципе, у нее захвата нет. Сразу бросок. Причем совершенно

внезапный. Мы все ждем ее захвата и броска. Вот схватит. Вот схватит. Ждем, а

захват и бросок все равно внезапны. Знаете, как в лаборатории, ждешь - вот

сейчас электрический разряд шарахнет. Вот сейчас. А он все равно внезапный.

Смотрите, только кончиками пальцев коснулась - сразу бросок. Да какой! Не

бросает, а печатает. Вот смотрите: обманное движение. Теперь - бросок. А когда

захватить успела, не усмотришь. Славненько припечатала инструктора?

     - Славненько.

     - Еще смотрите. Обманное движение. Еще одно!

Бросок! А захвата и не увидели. А вот ее бросают. Вообще ее бросают, только

получив на это ее согласие. Без разрешения не бросишь. Она контрприемом с

ковра выбросит. Итак, ее бросают. Обращаете внимание? Припечатали к ковру, а

она на нем не лежит. Не лежит. И не встает. Она от ковра как мячик от бетона

отскакивает. Как вы ее ни кидайте, она на ногах тут же. Оп! И еще - оп! Змея.

Форменная змея. Как змею ни кидайте, она тут же к новому броску готова.

     - Но должны быть и у нее ошибки.

     - Есть. Есть, товарищ Холованов. И у нее ошибки. Этим грешат и великие

мастера. Приемы она все в правую сторону проводит. Только в правую. А надо,

чтоб бросала и правым, и левым непредсказуемо. Это поправимо. Дайте ей лучшего

Тренера Союза, через год на международные соревнования выставлять можно... Вот

она снова бросает! Чудо?

     - Чудо, - согласился товарищ в сверкающих сапогах. - Зачем, Скворцов, мне чудо

демонстрируешь? Уведу.

     - Уведете, - покорно согласился инструктор Скворцов. - Яснее дня - уведете. Но

не последний же вы гад, товарищ Холованов, чтобы такое чудо из моего клуба

бесплатно уводить.

     - А твоему клубу парашюты нужны...

     - Американские. - Скромно опустил глаза инструктор Скворцов. - Знаете,

парашюты с ярлычком зелененьким? Шелкопряд на паутинке.

     - Знаю шелкопряда. Сам только американскими парашютами пользуюсь.

     - Вот они самые.

     - А ты случаем девочку чекистам не показывал?

     - Как можно?

     - А военным?

     - Вам первому. Вы меня знаете. Если у вас парашютов не найдется для старого

друга, то тогда я ее, конечно...

     - А как прыгает?

     - Красиво прыгает.

     - С каких высот?

     - С тысячи. С трех. С пяти. С семи.

     - С кислородом пускал?

     - А как с семи без кислорода?

     - А затяжные?

     - Стал бы я вам ее, товарищ Холованов, показывать, не проверив в затяжных.

Обижаете вопросами.

     - Правда, никому не показывал?

     - Застрелите меня тут же, товарищ Холованов, из своего леворлюционного

левольверта.

     - А то смотри, Скворцов. В мантульные места загоню. Ты меня знаешь. На великие

стройки коммунизма.

     - Все понимаю. Правду говорю, никому девочку не показывал.

     - Ладно. Договорились. Завтра получишь пять американских парашютов.

     - Сто.

     - Так я же сказал - пять.

     - Я поначалу тоже думал - пять. Даже за три собирался вам ее продать. За

советских. Потом передумал. Каждый день на занятия ходит. По три часа самбо. И

еще по три часа парашютной подготовки. Еще час мы плаваем каждый день.

Немножко бегаем. Радиокружок, как положено. А кроме всего, она полную смену на

"Серпе и молоте" вкалывает. И вроде не устает.

     - Тебе-то откуда знать?

     - А вы на нее поглядите. Похоже, что она по три часа в сутки спит?

     - Не похоже.

     - Смотрите, как троих к земле печатает! Самоцвет. Шлифовке поддается с трудом.

Как алмазу и положено. Зато сверкание негасимое. После шлифовки. Знаете, как в

руках огранщика камушек: долгодолго его шлифуют, и вот он р-р-раз и засветился

с одного бока. Развернули другим - точат-точат, р-рраз. Он и с другого края

засветился. Так и у нас. На каждой тренировке мы в ней новые стороны

открываем. И с каждой стороны - сверкание. Чекисты за нее...

     - Да я ее бесплатно уведу.

     - Вы же, товарищ Холованов, не последний гад.

     - Не самый последний.

     - Тогда сто.

Виктор Суворов

«Контроль»,  1981 - Ньюпорт, Гвент