Обольщение Анри Барбюса

70 лет назад умер французский писатель Анри Барбюс, искренне веривший в Сталина. В этом он был далеко не одинок на Западе

Каким образом человек тонкого ума и сострадательного сердца, окончивший Сорбонну, мог поддаться обольщению грубого кремлевского солдафона, чтобы написать: "Он ведет за собой 170 миллионов человек на 21 миллионе квадратных километров: Во весь свой рост он возвышается над Европой и Азией, над прошедшим и будущим"? Загадка.

Перу Барбюса принадлежат роман "Огонь" (1916), посвященный Первой мировой войне (о революционном сознании народных масс, участливо добавляет Большой энциклопедический словарь 1997 года), новеллы, эссе и законченная в январе 1935 года книга "Сталин" с подзаголовком "Человек, через которого раскрывался новый мир". Запомнившиеся со школьных лет похожие на эпитафии формулировки: "Сталин - это Ленин сегодня", "Человек с головой ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата", как и фольклор, не вышли ниоткуда, у них есть автор, в данном случае - Анри Барбюс. Да и свою кончину он встретил в Мекке, к которой шел всю сознательную жизнь, - в Москве.

Каким образом человек тонкого ума и сострадательного сердца, окончивший Сорбонну, мог поддаться обольщению грубого кремлевского солдафона, чтобы написать: "Он ведет за собой 170 миллионов человек на 21 миллионе квадратных километров: Во весь свой рост он возвышается над Европой и Азией, над прошедшим и будущим"? Загадка.

Но свет нового общества, забрезживший на Востоке, обольстил не только Барбюса. Язвительный скептик Анатоль Франс, показавший в 1914 году в романе "Восстание ангелов" абсолютную тщету революционного преобразования мира, меняющего только фигуры у трона (что еще раньше объяснил в научном трактате его соотечественник де Токвиль), в 1922-м шлет горячее приветствие русской революции, призывая всех друзей справедливости почтительно склониться перед нею, ибо "впервые в истории человечества <она> попыталась учредить народную власть, действующую в интересах народа". Что говорить тогда об "очарованной душе" Ромена Роллана, приехавшего в СССР в 1935 году и получившего столько сильных впечатлений, что не нашел должных слов, кроме: "Я видел Сталина, который поразил меня своей простотой, чуткостью и широтой своего понимания".

Примеры можно множить (Арагон, Драйзер, Синклер Льюис, Эптон Синклер, Мальро, Сартр, Уэллс, Цвейг), не зная, чему поражаться больше: фантастической доверчивости знатоков человеческой души, уставших от собственного неверия, или дьявольской изворотливости тирана в "одежде простого солдата"?

Допустим, что Бернард Шоу просто дурачил аудиторию, когда на вопросы корреспондентов по возвращении из СССР в 1931 году о царившем в стране голоде отвечал: "Ерунда, нигде меня так вкусно не кормили. Я буквально объедался черным хлебом и щами". Принудительный труд? "Это пустяки. Все, что пишут буржуазные газеты об СССР, ложь, ложь и еще раз ложь". Сталин? "Очень приятный человек и действительно большой руководитель рабочего класса".

Но Андре Жид, заявлявший в 1932 году, что готов отдать жизнь за Советский Союз, ехал сюда с полной готовностью полюбить страну, которая так нравилась ему из Парижа. Его слова были услышаны, и в 1936 году последовало приглашение. Автор "Фальшивомонетчиков", по свидетельству Ильи Эренбурга, даже хотел обсудить со Сталиным проблему гомосексуалистов - в связи с использованием их принудительного труда на строительстве Беломорско-Балтийского канала. Эренбург едва отговорил его от этой затеи. Принимали Андре Жида со всей роскошью. На Военно-Грузинской дороге по приказу Берии был сброшен на парашютах десант кулинаров, чтобы они накрыли стол прямо перед машиной французского гостя. Сталин уделил писателю свое драгоценное время. Но вышла осечка, в результате которой вплоть до перестройки Андре Жид оставался в СССР персоной нон грата. Однако разочарование увиденным было немалым потрясением и для самого интуриста. Свои впечатления он изложил в книге-дневнике "Возвращение из СССР", которая была напечатана здесь только в 1989 году. Помня проклятия в его адрес, я взялась за книгу, ожидая пасквиль. Ничего подобного. На фоне того, как, дорвавшись до гласности, мы разоблачали себя сами, дневник Андре Жида выглядел комплиментом. Во-первых, он писал о нас с большой приязнью. Во-вторых, его критика всегда была доказательна. Правда, поразило его замечание о низком качестве нашего строительства - мы-то считали сталинские дома образцом удобной и добросовестной застройки. А с чего бы? Ведь их возводили те же заключенные, не исключено, что и гомосексуалисты, которых и по закону за людей не считали. Стахановское движение Андре Жид счел показухой: когда в забой спустились французские шахтеры, они, даже не заметив, перевыполнили все доблестные нормы, за которые Стаханов получил геройское звание. Конечно, у писателя возникли и более серьезные претензии. Если до приезда в Россию Андре Жид думал о ней как о "земле, где утопия стала реальностью", на месте он убедился, что "в СССР решено однажды и навсегда, что по любому вопросу должно быть только одно мнение. Каждое утро "Правда" им сообщает, что следует знать, о чем думать, чему верить".

Опровергать Андре Жида выпало Лиону Фейхтвангеру, который посетил Советский Союз на следующий год. Его отчет о поездке - знаменитая "Москва 1937 года" во многом полемизирует с дневником коллеги из Франции. Странную власть имел Сталин над зарубежными писателями. Его разговор с Фейхтвангером длился больше трех часов и на другой день увенчался совместной фотографией в "Правде". И снова встает вопрос: ладно, Анри Барбюс, но как мог опростоволоситься мудрейший писатель, досконально разобравшийся с нацизмом, так глубоко понимавший природу векового зла, чтобы принять на веру все, что говорил ему советский вождь, в том числе о процессах над "врагами народа", на одном из которых Фейхтвангер присутствовал? Конечно, и у него нашлись свои замечания к режиму, в частности, о бесчисленных портретах Сталина, включая его огромный бюст на выставке Рембрандта. Вождь отшутился. Но "Москву 1937 года" не принял, и Фейхтвангер тоже на долгие годы попал в число запрещенных авторов.

Какой вывод следует из этого писательского прекраснодушия? Вправе ли мы их судить? Есть высший судия, сказал поэт, на том и порешим. Однако же долгие годы один из самых кровавых режимов имел охранную грамоту, выданную лучшими силами мировой литературы, соблазнявшими малых сих. К слову сказать, Кнут Гамсун, восхищавшийся личностью Гитлера, по сей день носит клеймо коллаборациониста.

Ольга Мартыненко