Закажи друга

Человека, с которым оппозиция связывает свои надежды, надежно прячут за пятью заборами с колючей проволокой под охраной злых кавказских овчарок. Семь недель сидит Михаил Ходорковский в сибирской колонии ЯГ 14/10, в 6500 километрах восточнее от Москвы.

В желтые степи рядом с китайской границей политических заключенных ссылали еще в царские времена. Вынесенный приговор, предусматривающий заключение в колонии сроком на восемь лет, должен лишить притягательности фигуру Ходорковского для тех, кто тоскует по мессии, но не в лице всемогущего президента Владимира Путина. Однако торжествующие преследователи из Кремля превратили 'заключенного номер один' как раз в того человека, которого они больше всего боялись: в кандидата на место в российской политике.

Новым состоянием прежде самого богатого человека России, который, будучи главой нефтяного концерна ЮКОС, блистал быстрым ростом производственных показателей и большими дивидендами, является его невольная роль мученика. Она может принести через несколько лет политические дивиденды. Самообладание Ходорковского с улыбкой на лице в роли обвиняемого превратило железную клетку в зале суда в первую веху на его крестовом пути очищения. Он глубоко прочувствовал роль диссидента, имеющего все шансы величественно вернуться из тюрьмы прямо в центр политической сцены, - как прежде советский диссидент ученый-ядерщик Андрей Сахаров. Но способен ли вообще бывший олигарх стать современным Сахаровым?

 Честолюбием Ходорковский отличался всегда. В детском саду маленького Мишу называли 'директором', поскольку он хотел обязательно стать директором фабрики. В 1986 году он дорос до заместителя секретаря комитета ВЛКСМ Фрунзенского района Москвы, а в девяностые годы завоевал сулящую доходы целину между банковскими ресурсами и нефтяными полями. Левый рукав его костюмов от Эрменегильдо Зенья (Ermenegildo Zegna) скрывал шрам, оставшийся от боев на московских улицах, когда он был тинейджером. Когда появилась необходимость забыть проступки, допущенные в годы взлета во время дикой приватизации в России, Ходорковский стал очень последовательно превращаться в незапятнанного ничем человека. И первым среди олигархов оказался в тюрьме.

Но и здесь он остается исключением. Ходорковский видит себя продолжателем традиций декабристов, того молодого поколения царских офицеров, которое в декабре 1825 года взбунтовалось против несвободы, полицейского режима и цензуры при Николае I. Славу декабристам и их семьям принес не мятеж, закончившийся неудачей, а, прежде всего, стойкость в условиях безжалостной ссылки. В своем заключительном слове после первого слушания дела Ходорковский поблагодарил свою жену, назвав ее 'настоящей женой декабриста'. Отправляясь на первое свидание со своим мужем в сибирскую колонию, Инна Ходорковская демонстративно пошла в областном центре, в Чите, в церковь, построенную в память декабристов. 'В действиях государства почти ничего не изменилось за 180 лет', - жаловалась она.

Сторонники или комментаторы говорят о Ходорковском как о преемнике гениального физика и несгибаемого правозащитника Андрея Сахарова. В августе Ходорковский в знак солидарности с заболевшим Платоном Лебедевым, проходившим по делу вместе с ним, объявил, как настоящий политический заключенный, голодовку. Газета 'Новые Известия' напомнила после этого о знаменитой голодовке Сахарова и его жены в 1981 году в Горьком, где он находился в ссылке. Когда начальник российского Управления исполнения наказаний стал отрицать, что Ходорковский объявил голодовку, его адвокат Юрий Шмидт возмущенно заявил: 'Такими методами не пользовались даже тюремные надзиратели Сахарова'.

Действительно, Ходорковский уже вживается в роль человека, являющегося совестью нации. Он превратился в автора эссе на общественные темы, которые активно обсуждает истеблишмент московских политологов. В пламенной рукописи на тему несостоятельности российских либералов он обратился к самобичеванию и обвинил себе подобных и политиков в том, что они в девяностые годы набивали себе карманы, что они очень далеки от народа. Свой второй значимый манифест, посвященный переоценке своей жизни, получился более личностным и нравственным: Ходорковский, о доме которого в богатом предместье Жуковка с высоким забором, прожекторами и вооруженной охраной журналист из Forbes Пол Хлебников сказал, что он похож на тюремное здание, увидел в богатстве несвободу. Это вполне может быть по князю Волконскому, руководителю декабристов, который после показательного процесса потерял свои владения и нашел как 'крестьянский князь' в ссылке свою внутреннюю свободу в крестьянском труде. Затем Ходорковский писал о левом повороте антисоциальной российской политики. Он констатировал неспособность путинских правителей, среди которых он видел, прежде всего, 'мелких бандитов': 'Среди всей кремлевской команды нет ни одного человека, который мог бы в честной политической борьбе противостоять мне, простому заключенному'. Чуть позднее в своем саркастическом поздравительном адресе по случаю 53-летия Путина он высказал надежду на скорую встречу, не сказав, имел ли он в виду свою тюрьму. Вряд ли в этом есть невозмутимость и великодушие в духе Сахарова.

В поисках своей идеологии Ходорковский испытывает неуверенность и впадает в популизм, публично сожалея о распаде Советского Союза, выступая за 'возрождение великой страны'. Это, с одной стороны. С другой стороны, он доказал свою стойкость даже в тюрьме, тогда как олигархи Владимир Гусинский и Борис Березовский предпочли бежать в роскошную эмиграцию. Он перенес разрушение своего владения, что показало алчность его контрагентов. Обладает ли он бесспорной нравственностью Сахарова?

Ходорковский, как советский диссидент, получил естественнонаучное образование, однако химик Ходорковский предпочел связать деятельность в комсомоле с кооперативным бизнесом, предтечей частной экономики в последние годы существования Советского Союза. В годы перестройки, когда появилось множество политических и общественных организаций, готовивших прорыв в демократическое будущее, Ходорковский хотел только одного: зарабатывать деньги. Ему при всем очаровании его улыбки недостает 'душевной теплоты' Сахарова (Лев Копелев) и "кротости" (Генрих Белль/Heinrich Bоеll). Он пока еще должен доказать, что у него есть непреклонное бесстрашие и нравственная цельность Сахарова. Далекий от политики ученый Сахаров, никогда не состоявший в партии, превращался в диссидента постепенно на основе своих собственных убеждений. Его нравственный жизненный путь открыл ему возможность и дал одновременно право стать политиком. Ходорковскому духовная свобода как политический акт была навязана тюрьмой. Он ее не завоевывал. 'Сахаров часто обращался к руководству с предложениями, имевшими общественную значимость, и ждал ответа, - объясняет директор московского Центра Сахарова Юрий Самодуров. - Ходорковский же публичных заявлений по проблемам российского общества не делал'. Свою общественную деятельность он начал только четыре года назад с основания Фонда 'Открытая Россия', который одновременно служил цели повышения его авторитета в обществе.

У Ходорковского после завершения срока заключения вряд ли есть шанс на политическую карьеру. Он, конечно, может выйти на свободу еще достаточно молодым. Быть может, ему удастся своим лагерным покаянием после того, как он взял всю вину за девяностые годы на себя, завоевать доверие, подобно персонажу из романа Достоевского. Он обладает высокой степенью узнаваемости как оппонент Кремля, он - одаренный организатор, и он в состоянии объединить весь спектр оппозиции, начиная с либералов и кончая социал-демократами. Сахаровский центральный вопрос о социальной справедливости, которому Ходорковский в последнее время уделял большое внимание, будет оставаться в богатой нефтью России с ее растущей пропастью в доходах актуальным и в дальнейшем. 'Впрочем, опыт Ходорковского как предпринимателя, действовавшего в безжалостных условиях, вряд ли может послужить для него основой для формирования идей социального реформирования, - возражает Самодуров. - Ему еще нужно многое обдумать и пересмотреть. Но если он сделает это, и если власть не ставит своей целью уничтожить его в заключении морально и физически, то в биографии Ходорковского и Сахарова можно будет обнаружить параллели.

Однако Россия, где для советской по духу элиты и населения даже во время эйфории самоосвобождения начала девяностых годов во главе государства были бы неприемлемыми такие люди, как Вацлав Гавел (Vаclav Havel) или Лех Валенса (Lech Walesa), все еще не готова в своем отрезвлении по поводу полной ошибок демократизации периода Ельцина принять диссидента. Ходорковскому мешает, прежде всего, имидж бывшего олигарха, поскольку многие считают богатство грязным и подозрительным. Помимо этого подспудный антисемитизм в российском обществе ставит ему в вину то, что его отец еврей. Согласно результатам опроса, проведенного Институтом Юрия Левады, за Ходорковского как президента проголосовали бы восемь процентов российских граждан. К тому же самым большим врагом для него может стать он сам: Ходорковский после своего неслыханного взлета до уровня самого главного нефтяного менеджера России считал себя вплоть до своего ареста неприкасаемым. На шконке в тюремном бараке в голову ему может ударить чувство морального превосходства и заставить возомнить, будто он - новая совесть России. В то же время для Сахарова личная слава ничего не значила.

Йоханнес Фосвинкель ("Die Zeit", Германия)